Неточные совпадения
Поехал в
город парочкой!
Глядим, везет
из городаКоробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У немца босоногого
Детишки и жена.
Повел хлеб-соль с исправником
И с прочей земской властию,
Гостишек полон двор!
Из облака радужной пыли выехал бородатый извозчик, товарищи сели в экипаж и через несколько минут
ехали по улице
города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем в Петербурге, и толстые, несмотря на их бороды, были похожи на баб.
Дома его ждала телеграмма
из Антверпена. «Париж не вернусь
еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он жил в этом огромном
городе. В сущности —
город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через день вечером. Когда он
ехал домой, ему показалось, что улицы необычно многолюдны и в
городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
Через несколько дней он должен был
ехать в один
из городов на Волге утверждать Марину в правах на имущество, отказанное ей по завещанию какой-то старой девой.
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее
из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда
едет по
городу, ни один встречный не проехал и не прошел, не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она не узнала.
Когда я выезжал
из города в окрестности, откуда-то взялась и
поехала, то обгоняя нас, то отставая, коляска; в ней на первых местах сидел августинец с умным лицом, черными, очень выразительными глазами, с выбритой маковкой, без шляпы, в белой полотняной или коленкоровой широкой одежде; это бы ничего: «On ne voit que зa», — говорит француженка; но рядом с монахом сидел китаец — и это не редкость в Маниле.
Мы въехали в
город с другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост
поехали к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились
из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
Пока я
ехал по
городу, на меня
из окон выглядывали ласковые лица, а из-под ворот сердитые собаки, которые в маленьких
городах чересчур серьезно понимают свои обязанности. Весело было мне смотреть на проезжавшие по временам разнохарактерные дрожки, на кучеров в летних кафтанах и меховых шапках или, наоборот, в полушубках и летних картузах. Вот гостиный двор, довольно пространный, вот и единственный каменный дом, занимаемый земским судом.
Через предместье Санта-Круц мы воротились в
город. Мои товарищи
поехали к какой-то Маргарите покупать платки и материю
из ананасовых волокон, а я домой.
Третий наш спутник
поехал; а мы вдвоем с отцом Аввакумом пошли пешком и скоро
из города вышли в деревню, составляющую продолжение его.
— И вообще, если бы вы начали вашу повесть со систематического описания всего вашего вчерашнего дня с самого утра? Позвольте, например, узнать: зачем вы отлучались
из города и когда именно
поехали и приехали… и все эти факты…
Я
еду в Москву, там осмотрюсь, узнаю, в каком
из провинциальных
городов вернее можно рассчитывать на уроки.
Через год после того, как пропал Рахметов, один
из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге
из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в
городах и в селах, ходил пешком
из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь
едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется
из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она
ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом
из города О… она имела объяснение с своим мужем.
Такими-то рассуждениями старался помочь Лаврецкий своему горю, но оно было велико и сильно; и сама, выжившая не столько
из ума, сколько изо всякого чувства, Апраксея покачала головой и печально проводила его глазами, когда он сел в тарантас, чтобы
ехать в
город. Лошади скакали; он сидел неподвижно и прямо и неподвижно глядел вперед на дорогу.
На тракту их опять обогнал целовальник Ермошка, возвращавшийся
из города. С ним вместе
ехал приисковый доводчик Ераков. Оба были немного навеселе.
Дорога здесь была бойкая, по ней в
город и
из города шли и
ехали «без утыху», а теперь в особенности, потому что зимний путь был на исходе, и в
город без конца тянулись транспорты с дровами, сеном и разным деревенским продуктом.
Из Иркутска имел письмо от 25 марта — все по-старому, только Марья Казимировна
поехала с женой Руперта лечиться от рюматизма на Туринские воды. Алексей Петрович живет в Жилкинской волости, в юрте; в
городе не позволили остаться. Якубович ходил говеть в монастырь и взял с собой только мешок сухарей — узнаете ли в этом нашего драгуна? Он вообще там действует — задает обеды чиновникам и пр. и пр. Мне об этом говорит Вадковской.
Часу в четвертом его разбудили и подали ему телеграфную депешу: Ольга Александровна извещала его
из ближайшего губернского
города, что она
едет и завтра будет в Москве.
— Я ухожу, — сказала Женька. — Вы перед ней не очень-то пасуйте и перед Семеном тоже. Собачьтесь с ними вовсю. Теперь день, и они вам ничего не посмеют сделать. В случае чего, скажите прямо, что, мол,
поедете сейчас к губернатору и донесете. Скажите, что их в двадцать четыре часа закроют и выселят
из города. Они от окриков шелковыми становятся. Ну-с, желаю успеха!
Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали
из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и
ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.
Из всех этих сведений я доволен был по крайней мере тем, что старший Захаревский, как видно, был человек порядочный, и я прямо
поехал к нему. Он принял меня с удивлением, каким образом я попал к ним в
город, и когда я объяснил ему, каким именно, это, кажется, очень подняло меня в глазах его.
Ночь была совершенно темная, а дорога страшная — гололедица. По выезде
из города сейчас же надобно было
ехать проселком. Телега на каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от
города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им дома Ивана Кононова.
И все затем тронулись в путь. Старик Захаревский, впрочем,
поехал в дрожках шажком за молодыми людьми. Роща началась почти тотчас же по выезде
из города. Юлия и кавалеры ее сейчас же ушли в нее.
Село Учня стояло в страшной глуши.
Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде
из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны, ели, березы, пихты, — и хоть всего еще был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.
Все трое были представителями русской культурности: один, Василий Иваныч,
ехал из Парижа; другой, Павел Матвеич, —
из Ниццы; третий, Сергей Федорыч, —
из Баден-Бадена, в соответствующие
города: Навозный, Соломенный и Непросыхающий.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи
из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту
едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Выйдя
из дому, они взяли извозчика и
поехали на конец
города, к реке. Там, на одной стороне плотины, стояла еврейская турбинная мукомольня — огромное красное здание, а на другой — были расположены купальни, и там же отдавались напрокат лодки. Ромашов сел на весла, а Назанский полулег на корме, прикрывшись шинелью.
А дело вот в чем, — продолжал Яков Петрович, обращаясь ко мне, — нужно было ихнему хозяину съездить
из городу на фабрику;
поехал он на лодке, а гребцами были вот эти два молодца.
Из города, впрочем, я выехала с одной помещицей, — отвечала она, — дура ужасная, и — можешь вообразить мое нетерпение скорей доехать, а она боится: как темно, так останавливаемся ночевать, не
едем…
Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то
из городу не
едет, все под страхом ходим; того и гляди пьяный приедет. А уж какой благой-то, Господи! Зародится же ведь эдакой озорник!
— Знаете что, — промолвила Марья Николаевна: она либо опять не расслышала Санина, либо не почла за нужное отвечать на его вопрос. — Мне ужасно надоел этот грум, который торчит за нами и который, должно быть, только и думает о том, когда, мол, господа домой
поедут? Как бы от него отделаться? — Она проворно достала
из кармана записную книжечку. — Послать его с письмом в
город? Нет… не годится. А! вот как! Это что такое впереди? Трактир?
— Дарья, — зашептала она вдруг Дарье Павловне, — немедленно за доктором, за Зальцфишем; пусть
едет сейчас Егорыч; пусть наймет здесь лошадей, а
из города возьмет другую карету. Чтобы к ночи быть тут.
Все знали, что сбор осуществился богатейший, что ломится весь
город, что
едут из уездов и недостает билетов.
Ехали бояре
из Нова-города...
На другой день ранним утром Катрин уехала в губернский
город; Тулузов тоже
поехал вместе с нею в качестве оборонителя на тот случай, ежели Ченцов вздумает преследовать ее; едучи в одном экипаже с госпожою своей, Тулузов всю дорогу то заботливо поднимал окно у кареты, если
из того чувствовался хотя малейший ветерок, то поправлял подушки под раненым плечом Катрин, причем она ласково взглядывала на него и произносила: «merci, Тулузов, merci!».
— Это, ребята, крещеный! — крикнули мужики и, вытащив дьякона с чертом
из канавы, всунули в утор одной бочки соломинку и присадили к ней окоченелого Ахиллу, а черта бросили на передок и
поехали в
город.
— Какие там
города! Там война теперь идет; теперь там, я думаю, куда ни поди, всё
из пушек стреляют… Скоро ты
ехать собираешься?
У нас в деревне уже знали о моем несчастии. Известие об этом дошло до дядина имения через чиновников, которым был прислан секретный наказ, где мне дозволить жить и как наблюдать за мною. Дядя тотчас понял в чем дело, но от матушки половину всего скрыли. Дядя возмутился за меня и, бог знает сколько лет не выезжая
из деревни, тронулся сам в губернский
город, чтобы встретить меня там, разузнать все в подробности и потом
ехать в Петербург и тряхнуть в мою пользу своими старыми связями.
В полдень обыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он
ехал из своего подгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалось каждый раз, что он
едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением: очевидно, спешит объявить, что в
городе проявился очень важный преступник.
Ехать куда-то, неизвестно зачем, без книг, без Дарьюшки, без пива, резко нарушить порядок жизни, установившийся за двадцать лет, — такая идея в первую минуту показалась ему дикою и фантастическою. Но он вспомнил разговор, бывший в управе, и тяжелое настроение, какое он испытал, возвращаясь
из управы домой, и мысль уехать ненадолго
из города, где глупые люди считают его сумасшедшим, улыбнулась ему.
Уже солнце зашло, даль окуталась синим туманом. Фома посмотрел туда и отвернулся в сторону. Ему не хотелось
ехать в
город с этими людьми. А они всё расхаживали по плоту неровными шагами, качаясь
из стороны в сторону и бормоча бессвязные слова. Женщины были трезвее мужчин, только рыжая долго не могла подняться со скамьи и, наконец поднявшись, объявила...
Осенью мы с очаровательной хозяйкой
едем в один
из южных
городов; она вступает на сцену в театр, который совершенно зависит от меня, вступает с полным блеском; я наслаждаюсь и горжусь ее успехами.
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра
поехал через
город к Тверской заставе. Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел
из Кремля.
— Матушка! да ведь я
из бани: простудиться могу, если в
город ехать…
Но вот в деревне он жил второй месяц и решительно не знал, как ему быть. Невольное воздержание начинало действовать на него дурно. Неужели
ехать в
город из-за этого? И куда? Как? Это одно тревожило Евгения Ивановича, а так как он был уверен, что это необходимо и что ему нужно, ему действительно становилось нужно, и он чувствовал, что он не свободен, и что он против воли провожает каждую молодую женщину глазами.
Редкий
из окрестных жителей не знавал его; бывало, кто бы ни плелся, кто бы ни
ехал в
город, мужик ли, баба ли, седой старичишка тут как тут, стоит на пороге да потряхивает своей книжонкой, к которой привязан колокольчик.
Настал день,
поехал я в
город жребий вынимать, жена уже боялась выходить
из дома. Тесть меня провожал и всю дорогу рассказывал, какие он труды понёс ради меня и сколько денег истратил и как хорошо всё устроено у него.
Выбиваешь
из города (то есть за черту) противной партии палки; победишь — и в награду на побежденном
едешь верхом в триумфе в завоеванный
город.